Михаил Николаев: «Из Лефкадии получится уютный городок»

Глава семейного предприятия «Николаев и сыновья» — о вине, сыре и агротуризме

Есть бренды, о которых начинают говорить неожиданно. Вчера его не было, а сегодня его, кажется, все знают. Такова «Лефкадия». Прекрасные вина, сыры и другие продукты высочайшего качества из кубанского с. Молдаванское возникли в Москве словно сами собой. Но чтобы появилось это чудесное предприятие, его основатель Михаил Николаев продал в Москве страховой и банковский бизнес. Чтобы оно продолжало жить, поставил им руководить старшего сына. Разговор с Николаевым-старшим мы начали с… трюфелей. Их тоже решили выращивать в «Лефкадии».

— Выгодное дело – трюфелями в России заниматься?

— Самый большой риск, когда вы сажаете трюфели, в том, что вы можете их и не получить. Когда вы сеете пшеницу, вы знаете, что вырастите пшеницу. Может быть разная урожайность, но пшеница будет. Изначально, мы посидели и подумали: климат подходящий, место есть, почему бы и не попробовать. Пригласили консультанта, который приехал, посмотреть, реально ли получить трюфель в Лефкадии. И знаете, в лесу, в предгорьях он действительно нашел трюфель, хотя и сгнивший. Он был не из той категории, которая считается гастрономически съедобной. Но это было главное доказательство, что стоит заняться трюфелями. Так мы заразили дубки микоризой трюфелей и высадили у себя.

На самом деле, существует 65 видов трюфелей, из них только пять используется в еде, из этих пяти на самом деле самых вкусных – только два. Белый — Альба, Магнат так называемый. И Меланоспорум, черный Перигорский. Остальные бургундские или летние итальянские, чем нас активно кормят, не особо ароматные и вкусные. Скорее с помощью белого трюфеля вас подсаживают на отношение к этому продукту. А потом немного пытаются развести на деньги  летом. Вроде трюфель тот же, только запаха нет. И вкуса меньше. Трюфелеводство в три-четыре раза выгоднее выращивания пшеницы. Но вопрос первый – непонятно, вырастет или не вырастет.

Вопрос второй: насколько все это в условиях падающего рынка будет востребовано. У римлян трюфеля считались афродизиаками. В Европе 19-го века их называли «картошкой для бедных», едой крестьян. Но когда они попали на гастрономическую кухню, то картошкой быть перестали. Для нас же это скорее способ привлечь туристов, дать им  повод приехать и попробовать что-то необычное.

Существует мнение, что есть нужно только местное, и я его поддерживаю. Нужно употреблять продукты, которые выращиваются в ареале 200 километров вокруг того места, где вы живете — мы же часть природного метаболизма. Нам бессмысленно есть экзотические продукты, у нас нет фермента, который их переваривает. Европейский человек не переваривает водоросли, которые японец переваривает, но он там десять тысяч лет живет. Так что трюфели это скорее такая романтическая история про гастрономию в России. Но если они будут расти, то я надеюсь, что мы хотя бы не потеряем на этой истории деньги.

— Михаил Иванович, когда я готовился к интервью и читал о вас, у меня сложилось ощущение, что вам все интересно, вы все время готовы браться за что-то новое. Но все охватить невозможно. На каких проектах сейчас сконцентрированы вы и ваша семья?

— Я думаю, что мы должны запустить девелоперский проект, к которому мы изначально шли. Мы надеемся пройти слушания и получить разрешение на строительство, чтобы выйти на площадку уже в следующем году. Мы начинались как небольшое предприятие, шато на 60-80 гектаров виноградника с винодельней. А потом, когда вошли в эту долину, увлеклись ею, возникла мысль:  если нам самим тут нравится, почему бы другим это не предложить? Россия – фантастически огромная страна, но зоны для комфортного проживания маленькие, а зоны, где можно делать вино, – это вообще игольное ушко. И этой земли крайне мало относительно количества населения. Мы подумали, а вдруг людям будет интересно? Они могут тут покупать виноградники, мы им будем помогать делать вино.

 

 

У нас есть уникальная винодельня для этого, с маленькими емкостями, которые мы покупали для экспериментов и сейчас готовы передать будущим владельцам этих участков. Здесь каждый сможет со своей площади, не мешаясь с остальными, делать собственное вино. А мы обеспечим весь цикл. Можно делать вино в емкостях с охлаждением, которое контролируется компьютером. Но есть и другой вариант. В Европе модно делать вино в амфорах, это отдельный тренд: на бутылках прямо так и пишут: «Вино сделано в амфоре». Это совсем крестьянский способ, где виноград давят ногами, как это было три тысячи лет назад. В Грузии до сих пор так делают вино, в кувшинах-квеври. Мы купили у них эти кувшины и начали эксперимент.

Мы считаемся профессионалами-виноделами, управлял процессом сам Патрик  Леон. И в восьми из двенадцати амфор через полгода был уксус! Таким образом последние четыре года мы на себе тренировались, чтобы человек, купивший участок, мог взять греческий пифос или грузинский квеври и получить от нас подробную инструкцию, что и как нужно делать. Потому что грустно будет, если он вырастит виноград, сделает вино, откроет его весной, когда и положено открывать его – в пору цветения, в праздник Диониса – а там уксус. Мы хотим помочь им избежать подобного разочарования.

Кстати, вино в кувшине — это совсем магический продукт. Когда мне его принесли в первый раз и я попробовал, оно было какое-то непонятное, грубоватое, шероховатое. Знаете, вот бывает дерево струганое, а бывает неструганое. Вино, которое делается в емкости, с компьютером, с охлаждением, с технологом-французом, — оно выстроенное, уравновешенное, благородное, в нем все сбалансировано – кислотность, сахар, горечь. А это вино – дикое. Там не сбалансировано абсолютно ничего. И когда я попробовал, решил – ну да, какая-то чушь получилась. Через некоторое время походил-походил, дай, думаю, еще попробую. Попробовал: о, что-то в этом есть… Потом я не мог оторваться! Ты даже не можешь понять, почему оно тебе нравится. Оно кривое, косое, перекособоченное, но его хочется пить. Это мое личное впечатление, у всех бывает по-разному. Как биодинамическое вино – я не понимаю, что это такое, какой-то магический культ. Меня Михаил, мой сын, завел как-то в Барселону в магазин, где продают только биодинамические вина. Там я попробовал по его рекомендации пять разных. И одно из них я искал потом все три дня, которые провели в городе. И объяснить невозможно, почему оно нравится. Это как в общении с человеком. Попадается кто-то, с кем тебе хорошо. Он может быть не очень красивым, не очень умным, но тебе в кайф. Вот то же самое с биодинамическим вином. Одно может быть такое, что и в рот не возьмешь, а другое – такое, что ах!

Вторая тема в нашем девелопменте связана с … нефтью. Ее тут все время искали и все время бурили скважины. С девятнадцатого века. Первая скважина находится от нас километрах в десяти, там еще вышка стоит, как памятник, называется «Бабушка». И понятно, что находили нефть не всегда, чаще – воду. Есть разные источники – высокоминерализованные, низкоминерализованные — как для питья, так и для ванн. Плюс в шести километрах находится знаменитый грязевый вулкан Шуго. Все сконцентрировано в одном месте, в общем-то. Нам очень интересно сделать тут бальнеологический курорт. Генплан сейчас в стадии согласования.  В России со времен Кисловодска ничего нового в этом сегменте не делали. Не могу сказать, что страна сейчас в полном порядке и этот проект сразу станет успешным, но начинать надо. Это как велосипед, перестаешь крутить педали и падаешь.

— Какие из классических вин вы сами пьете? Кроме собственных?

— Я человек в этом смысле, возможно, странный. Я когда выбираю вино, слушаю свое внутреннее состояние, потому что для меня любое вино – это энергия, которая в тебя входит. Если я в хорошем настроении, на подъеме, могу пить выразительные, экстрактивные вина, бургундское или аргентинское. Если же я устал, предпочту что-нибудь более простое и благородное – бордо, скажем. Я также и еду себе выбираю — что душа просит. Она может попросить шампанского, а может – водки. Понятно, что у меня могут быть разные предпочтения. В долине Рона я очень люблю Шато Раяс. Из белых — Эрмитаж. Из Бордо – Кос д’Эстурнель. Но не могу сказать, что я поклонник исключительно Франции. Я открыл для себя вина Нового Света, в частности, калифорнийские, вот они очень поднимают настроение. И пусть Пино Нуар там такой джемовый, перенасыщенный, солнечно-звенящий в отличие от Пино Нуара в Бургундии, где он такой фруктово-кислотный, более свежий, я все же предпочту Пино Нуар новосветский.

 

— У вас работает большое количество экспертов и консультантов с мировым именем. Как вам удается их заманивать в Крымск?

— Первым был Жиль Рей. Он приехал сначала не к нам, а к соседям — в Шато Ле Гран Восток. Потом он меня познакомил с Патриком Леоном. Тот не хотел к нам ехать, ему это было неинтересно, он был очень занятой, авторитетный, нарасхват. Я ездил в Париж уговаривал хотя бы посмотреть на нашу площадку. Видимо, я был убедителен, он все же решился. Приехал, долго ходил, пробовал землю, щупал, растирал руками, смотрел куда-то вверх. Мы были очень напряжены, как на приеме у врача, словно ожидали приговор – будут ампутировать или, наоборот, пришивать. А потом Патрик сказал: «Знаешь, Мишель, есть потенциал, я готов рискнуть». Через три года, в 2012-ом, он сказал: «А теперь, Мишель, мы уже не говорим про потенциал, будем делать большое вино, поверь мне». Я не смог, например, самостоятельно найти консультанта по шампанскому. Он мне посоветовал Петерса из очень маленького дома шампанского, известного только кругу посвященных. В самом дорогом ресторане Америки «PerSe» шампанское Петерса – ключевое. Патрик нам посоветовал и консультанта по коньяку Жумье, который работал в крупных домах, в том числе и «Hennessy» и «Meukow». Человек в этом мире заметный. Патрик нашел и консультанта по сыру, он не имеет мирового имени, но это отличный специалист, завкафедрой международных проектов в академии сыра (во Франции есть и такая). Мы пробовали работать с итальянцами, они оказались не очень надежными партнерами. Французы же зарекомендовали себя четкими, дисциплинированными, абсолютно нормальными.

— Скажите, а возможно ли без консультантов пройти этот технологический путь до хорошего продукта?

— Возможно все. Но платя консультантам, вы покупаете опыт. И время. Без Патрика мы бы еще долго упражнялись на тему виноделия. Тяжело было бы добиться стабильности. В чем, на мой взгляд, привлекательность вин Лефкадии? Они из года в год стабильные. На рынке кто-то из игроков в один год взлетает, потом исчезает, снова появляется. Вы не можете позволить так себя вести, если вы серьезный игрок. Любой человек ожидает стабильного результата. Если я сел в автомобиль, он должен ехать, он не должен чихать.

— Кроме вина и сыра вы делаете крайне необычное растительное масло.

— Это удивительно, но я сам ничего не знал про высокоолеиновый подсолнечник, пока о нем не рассказал наш консультант, профессор Горбенко, занимающийся вопросами естественного оздоровления в проекте нашей клиники. Он в советские времена, когда выделялись огромные бюджеты от Политбюро на профилактику работников Средмаша, тогдашней оборонки, проводил огромное количество исследований. Так вот, я от него услышал, что в свое время была поставлена задача селекционировать подсолнечник, который мог бы конкурировать по составу ненасыщенных жирных кислот с оливковым маслом. У нас оливки не растут, даже на самом юге. А итальянцы умудрились из своего масла сделать всемирный бренд. Подсолнечник наши ученые селекционировали, он действительно конкурирует с оливковым маслом по составу кислот. И мы начали делать холодный отжим, чтобы сохранить все его полезные свойства, не нарушить структуру. Мне казалось, что это так здорово, у нас будет отличный продукт, мы выйдем на рынок. Есть такая иллюзия – думаешь, вот сейчас сделаешь хороший продукт и все тебя на рынке ждут. А с маслом никто не ждет абсолютно. Все преспокойно продолжают покупать масло горячего отжима, которое нагревают до 160 градусов и с помощью бензола экстрадируют жирные кислоты из семечки. Причем зачастую люди берут по принципу «чем дешевле, тем лучше», не понимая, что дешевое масло делается из очень плохого подсолнечника, самого дефективного. Кажется, что все оно одинаковое, хотя на самом деле масло очень разное. Но не важно… мы не отчаиваемся. Как говорит мой сын, в Англии еще в восьмидесятых годах оливковое масло продавалось в аптеках, то есть итальянцы сделали огромный скачок, превратив его в массовый продукт. Наше высокоолеиновое масло можно продавать в аптеках, объясняя, что это как лекарство. Нам важно вести разговор про полезность продукта.

 

— А сколько оно в рознице стоит?

— На нашем сайте бутылка масла 0,5 л стоит 250 рублей рублей. Но его невозможно сравнивать с оливковым маслом за 350-400 рублей. Надо понимать, что оливковое масло приходит к нам зачастую, когда в своей стране уже выходит из оборота: витамины в нем содержатся до 6-8 месяцев, после этого оно мертвое. Но где в России вы найдете оливковое масло, которое было отжато полгода назад? Его выпьют итальянцы. Вам пришлют продукт совсем другого качества, но сделают хорошую скидку и вы преспокойно его купите. Что же касается полезных веществ, то в нашем гораздо больше витамина Е, Омеги-9, в чем-то мы превосходим оливковое масло. А самое главное – у нас в продаже оно будет этого года отжима.

 

— В моей жизни «Лефкадия» появилась внезапно. Вот ее не было, и вдруг – вина, вдруг – сыры. И сразу все отменного качества. Как вы строили стратегию продвижения?

— Мы с самого начала ставили задачу сделать высококачественное вино. Можно было бы начать с массового – это тоже стратегия. Но в России из-за того, что долгое время делали не самый качественный продукт не было спроса на хорошее вино. Отношение к нашему в вину в стране – очень негативное. Особенно в Москве это чувствуется, она очень снобистская. Вот итальянское – это вино, французское, испанское – тоже, а российское – нет. И очевидно, что дистрибуторы, которые взращивают сомелье, их тоже на эту мысль подсаживают. Потому что, безусловно, это большой бизнес. Прежде чем какую-то нишу занять, нам надо было убедить всех, что у нас очень качественный продукт. Продукт «Лефкадии» — он в своей основе экономически бессмысленный и нерентабельный, но у нас очень важная задача показать, что мы умеем это все хорошо делать. Когда вы умеете что-то хорошо делать, вы можете произвести рядом вещь другую, более простую, доступную. Но вы уже доказали, что это умеете, вам доверяют. Если бы я пришел в магазин с массовым вином, я бы там долго толкался в приемной, потому что конкурентов море. Когда меня узнали как человека, который умеет делать качественный продукт, со мной по крайней мере готовы разговаривать. Не факт, что возьмут дорогое вино, но хотя бы попробуют: раз Николаев принес, значит, он в этом что-то понимает. И так становится проще продвигать другие линии.

— А где были эти люди, которым вам приходилось это все доказывать?

— На всех рынках практически. Ресторанные сомелье не воспринимали продукт, как и баеры. Пробились в итоге, давали попробовать, уговаривали. Когда мы принесли камамбер в одну крупную сеть, нам сказали: «Камамбер – это французский сыр, вы просто не в курсе. А в России камамберов не бывает вообще. Спасибо, до свидания!» Они даже пробовать не стали. А когда случились санкции, прекратились поставки, на нас обратили внимание, потому что мы соблюдаем все стандарты качества при производстве камамбера. Для сыра санкции однозначно стали поворотным моментом. Для вина – рухнувший курс рубля. Импортное стало не по карману, люди искали альтернативу. При этом из заграницы всегда очень много гадости везли, а сейчас с этим еще хуже стало. Если раньше брали по 60 центов за литр и вино стоило на полке 300 рублей, то сейчас поставщику нужно найти то же самое за 30 центов. А за рубежом вам все что угодно найдут. Нужно за пол-евро, найдут за пол-евро. Это будет так называемый слив. Бочки помыли, вам продали. То, что во Франции не проходит по стандарту: там посадят, если кто-то попытается сбыть такое, — вам продают именно как вино. Да, оно приходит из Бордо, на бутылке написано «Бордо», но это просто бочки в Бордо вымыли. Либо это дефект, либо брак. То, что не в регламенте, продается нам. У них дилемма – либо в землю вылить, либо вам отдать за любую цену.

— Вы долгое время были финансистом, в этой сфере нужна сдержанность и прагматичность. Вы уговорили французов приехать к нам – для этого нужна страстность. Какая черта характера вам больше всего помогает в бизнесе?

— В бизнесе? (задумался) Я думаю, самое главное, если ты что-то затеял, надо быть в этом уверенным и не метаться. Если выстроили стратегию – идите. Да, бывают времена плохие, бывает еще хуже, бывают лучше. Говорят, что люди делятся на два типа – арабские скакуны и верблюды. Арабский скакун красиво начинает, но не всегда добегает до финиша. А верблюд, он не очень красиво идет, но доходит до конца. Поэтому – если решили – надо идти, невзирая на окрики, комментарии, взлеты-падения.

— Все-таки побеждает некая бесстрастность?

— Нет! Вы должны любить то, что вы делаете. Откуда вы будете черпать силы, если не любите, не увлечены этой историей? Вам же это быстро надоест. Понятно, что должна быть ясная стратегия. Возьмем то же виноделие – мы понимаем, что делаем, как делаем, в какой последовательности. Сейчас мы занимаемся винзаводом Саук-Дере. Наша задача произвести продукт массовый, но классный, как это делают, например, в Австралии. Там все механизировано, чтобы максимально снизить косты. Первоклассное оборудование, фантастически дорогое. Но разделенное на миллионы бутылок, оно стоит копейки. За счет этого вы получаете качественный продукт. Да, это не произведение искусства, но сделано надежно, стабильно и профессионально. Это вино за 200-300 рублей на полке. Есть же куча хорошего вина за 5 долларов в Америке. Понятно, что его себестоимость доллара два. Вы не можете руками такое вино сделать. Даже мексиканцы за два доллара не сделают. Только конвейер. Сбор и  обработка механизированы. Система приемки урожая – оптическая. Негодные ягоды автоматически удаляются с ленты. Никакой ручной переборки. Кстати, эту систему разработала компания, которая занимается селекцией мусора. Вы программируете цвет, форму ягоды, лазер сканирует и сжатым воздухом удаляет негодные. Вы можете дефект не увидеть, а машина все заметит. Так вот – наша задача сделать высокотехнологичное предприятие и хорошее вино. Мы не рассчитываем на очень большую маржу, но на таком рынке она и не может быть высокой, это не премиум, но там будет качественно и стабильно. И много.

— Вы очень важную вещь сказали, что надо любить свое дело. Но мне кажется, невозможно не любить вино, которое делаешь.

— Это правда. Да и не только вино. Моя мечта – чтобы в России зажила новая русская кухня. Она во всем мире существует – новая шведская, новая норвежская, новая бельгийская. В России ее нет, потому что любая новая кухня базируется на продуктах. Мы пытаемся делать хорошее масло, хороший сыр, выращивать хорошие овощи. Мы все выросли из нашей общей кухни. Но невозможно же постоянно есть одни пельмени или борщ, должны появляться новые приемы, продукты, их сочетание. Условно говоря, нужно новое прочтение борща, его же можно приготовить по-другому, используя новые приемы. Это и есть новая кухня. Кстати, господин Мухин в «Кролике» как раз пример, как можно делать старый классический рецепт в собственном, «мухинском», прочтении (в меню его ресторана White Rabbit есть, например, борщ с жареными карасями и чипсами из репы – прим. ред.). Он единственный, кто попал в ТОП-50 лучших ресторанов мира.

 

— Есть ли планы развития агротуризма? Мне кажется, у него в наших условиях два естественных врага – биклиматизм и расстояния. Вы на юге всего наготовите, а мы не сможем приехать.

— Приехать-то вы сможете. Но отличие нашего агротуризма от западного в том, что там есть инфраструктура, а у нас ее пока нет. Нужна ферма, которая в состоянии принимать гостей, какая-то программа для них. Это требует экскурсоводов, кухни, дополнительных налогов, а гости далеко не все готовы это оплачивать. Если это делать в виде гостевых домов, как во Франции, где люди могут жить, работать на ферме, ты сдал жилье, а дальше вы занимайтесь сами, наверное, это сработает. А сейчас гостю особо деться некуда – выйти в кафе, купить кофе, поесть свежего хлеба, хорошего сыра. Где в российской провинции вы себе это можете позволить? Если мы превратим Лефкадию в небольшой уютный город, как мы это задумывали, все будет возможно. Мы сейчас этим и занимаемся. Расширяем гостиницу, делаем рестораны разного уровня, планируем  фестивали – вина, сыра, фруктов-овощей. Агротуризм выходного дня легко организовать, сложнее сделать так, чтобы люди могли неделями здесь жить.

— Интересно наблюдать, как меняется состав фермеров. Ими становятся москвичи, физики, гуманитарии, очень много людей с высшим образованием. Что это? Люди почувствовали золотую жилу? Либо возникла какая-то неосознаваемая потребность быть ближе к земле? Они действительно по-другому разговаривают, по-другому действуют, сталкиваясь с какими-то проблемами. Мне кажется, все как-то устаканивается, приходит в равновесие.

— Да, двигается все, двигается. Цена на землю в последнее время стала расти. Люди, которые обросли подкожным жиром, начинают покупать землю, крупные хозяйства. Им легче заходить в банк — есть что дать в обеспечение кредита. Такие объемы уже интересны банку. Процесс медленный, мучительный, но посмотрите – есть и результаты. У нас нет проблем с зерном, с курятиной, со свининой. Остались вопросы по говядине, но у нее самый длительный срок окупаемости – 10-12 лет минимум. А при наших деньгах она может быть вообще бесконечно долгой.

 

— Откуда вы берете кадры?

— Из кадровых агентств. Смотрим, меняем, выгоняем. Смотрим, меняем, выгоняем. В основном  люди из местной округи. У нас только сейчас появляется возможности строить социальное жилье, чтобы можно было приглашать специалистов, заменять выбывающих. В Америке нет проблемы с жильем, там не было Великой Отечественной, там все очень мобильные. У нас же в Москве можно снять жилье, а в регионах практически нереально.

— Какая из угроз бизнесу вас пугает больше всего? Акцизы, лицензии – вот это все.

— Акцизы не сильно пугают, пять рублей на бутылку почти незаметны. Другое дело, что лицензирование должно быть прозрачным. Мы, например, 9 месяцев не можем получить оптовую лицензию. Каждый раз приходим и каждый раз – новая не там поставленная запятая. Это выглядит как издевательство. Жестких правил в этой сфере нет. Или они известны только чиновникам. Если я поставил запятую не там, как это меняет суть моей продукции? Я перестану платить налоги? Какой риск для рынка дать мне оптовую лицензию? Вот это, конечно, убивает. Акциз – ну ладно, понимаешь, что страну загнали в санкции, бюджет надо наполнять. Но тебе же не обрезали крылья, ты вполне можешь работать. Нет такой налоговой ставки, как во Франции, когда пришел Олланд. За 70 процентов налог на прибыль зашкаливал. У нас же такого нет, хотя многие возмущаются. Отсутствие нормальной прессы, баланса между ветвями власти – исполнительной, законодательной, судебной – приводит к тому, что в стране одно окно – и жаловаться некуда.

— По вашей оценке, что происходит сейчас с сельским хозяйством в целом? Оно такое – крайне неровное по профессионализму и качеству. Вы пытаетесь сделать некий идеальный продукт. Но далеко не у всех коллег он получится.

— Ну не могу сказать, что у нас идеально все получается… Мне кажется, большая проблема нашей страны – это отсутствие профессионализма. В любой области. Возьмете ли вы телевизионщиков или сыроделов, кого угодно – у нас везде нехватка специалистов. В этом смысле Америка фантастически профессиональная страна. Она вам может нравиться или не нравиться, но там каждый на своем месте знает, что должен делать. С другой стороны, нам просто не хватает денег. У нас только декларируется поддержка сельского хозяйства. Но очень сложно получить кредит. На Западе выстроена система помощи – тебе дают знания, если они нужны, там гораздо проще получить финансирование, есть система субсидий. И у них никого не загоняли в колхозы, они не потеряли поколение людей, умеющих работать на земле.

У нас выкосили крестьянство, а как человеку типа меня вернуться на землю? Ты же не понимаешь, что это такое, ты должен пройти путь, который прошли предки. А так – куда ни кинешься, ничего купить нельзя. Нужен племенной скот – покупаем за рубежом. Семена – тоже. С одной стороны власть должна пропагандировать развитие сельского хозяйства. Все страны занимаются пропагандой, Америка только этим и живет – похлеще нас. С другой стороны только этого недостаточно. Но при всем при том я наблюдаю, как происходит вымывание из села тех, кто работать не умеет. Земля вещь благодатная. Те, кто работы не боится, – останутся. Они и с землей умеют обращаться, и находить общий язык с бюрократами, банками. Люди вырастают другого качества, по-другому умеют разговаривать с властью и разными структурами, и власть понимает, что надо как-то по-другому действовать. Ее нынешние правильные фразы обозначают, что она начинает правильно мыслить. Осталось только научиться и правильно действовать.

Фото: пресс-служба Семейного предприятия «Николаев и сыновья»